Незабвенному другу
Ванюше Кошелкину
посвящаю эту повесть
Двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот сорок третьего года Первый
Украинский фронт перешел в наступление. На участке Радомышль -- Брусилов
оборону немцев прорывала 3-я Гвар дейская танковая армия. Первые три дня
самоходный полк полковника Басова находился в резерве начальника артиллерии
6-го Гвардейского танкового корпуса.
Самоходки закопались в лесу, куда они прибыли еще за два дня до начала
наступления. Лес этот младший лейтенант Малешкин -- командир СУ-85 -- считал
ни с чем не сравнимым убожеством. Немецкие летчики с артиллеристами так его
обработали, что он просматривался на сквозь -- и с боков, и сверху.
Две ночи экипаж Сани Малешкина сидел под машиной в яме, около танковой
печки. В яме было невыносимо жар ко, и дым безжалостно выедал глаза. Огонь в
печке надо было поддерживать все время. Таков был приказ командира полка.
Последнюю ночь Саня не смыкал глаз до утра. Дежурство у печки он
побоялся доверить даже заряжающему -- ефрейтору Бянкину, самому опытному и
толковому бойцу экипажа. Накануне в полку произошло ЧП. Экипаж Саниного
приятеля лейтенанта Пашки Теленкова так усердно топил печку, что раскалил
днище машины. Дюритовые со единения на трубопроводах обуглились и лопнули.
Из мотора и баков вытекло все масло и горючее. Если бы полк не задержался в
лесу еще на сутки по каким-то неизвестным Сане Малешкину причинам, Теленкову
могли бы приписать умышленную порчу машины перед боем и от править его в
штрафную роту. Но Пашку пощадили. Впрочем, Пашка -- парень действительно
отчаянный, смелый, а самоходку вывел из строя потому, что уснул с экипажем и
чуть сам не сгорел.
Младший лейтенант Малешкин подогревал свою самоходку осторожно и все
время беспокойно ощупывал днище под мотором. По мнению Сани, температура
была в самый раз, чтоб мотор завелся в одну секунду и самоходка, выскочив из
ямы, ринулась в бой.
На войне младшему лейтенанту Малешкину пока что ужасно не везло. Вот
уже полгода как он на фронте, а еще не выпустил по врагу ни одного снаряда.
На своей самоходке Саня догонял немцев по пыльным дорогам Полтавщины вплоть
до Днепра. И вот тут ему, казалось, улыбнулось счастье. Но увы! Оно только
улыбнулось-- не больше. Во время переправы на Буклинский плацдарм, когда
Санина самоходка уже вскарабкалась на паром, немец, словно нарочно, пустил
всего лишь один снаряд, и он плюхнулся у парома. Никто не пострадал, кроме
Малешкина. Осколком снаряда, словно гигантским топором, обрубило у пушки
конец ствола. Нелепейший случай! А не будь его, Саня переправился бы на ту
сторону реки и наверняка стал бы героем. По крайней мере он так думал.
Впрочем, кто знает, может, и стал бы. В приказе командующего фронтом
значилось, что первый воин -- пехотинец, танкист, артиллерист,-- ставший
ногой на правый берег Днепра, получает звание Героя Советского Союза. А ведь
Санина машина переправлялась первой.
Самоходку Малешкина стащили с парома и поволокли в тыл менять пушку.
Ребята воевали, дрались за Киев, а он все это время сидел около пустого
корпуса своей самоходки. За это Пашка Теленков присвоил ему звание
"корпусного генерала". Оно так прилипло к Малешкину, что теперь
редко кто называл его младшим лейтенантом.
Очередного наступления Малешкин ждал с нетерпением и твердо был уверен,
что в конце концов он покажет себя. Всю эту длинную декабрьскую ночь Саня
подогревал машину, размышляя о своей злосчастной судьбе, думал о предстоящих
боях и мечтал об ордене. У всех ребят в полку были ордена, у Пашки
Теленкова-- три. А у Малешкина-- ни медали, ни значка.
Под утро Саня чуть-чуть прикорнул и был разбужен зычным голосом
комбата:
-- Командиры машин, ко мне!
-- Подымайся! Живо!-- закричал Саня на свой эки" паж, который
вповалку спал на дне ямы.
Командир четвертой батареи капитан Сергачев в белом полушубке, туго
стянутом ремнями, нетерпеливо постегивал прутиком по голенищу хромового
сапога.
-- Гвардии младший лейтенант Малешкин по вашему приказанию явился!--
прокричал Саня, приложив к ушанке черную, как у трубочиста, руку.
Сергачев не то с удивлением, не то с презрением посмотрел на Малешкина.
-- Шапку поправь, разгильдяй.
Саня схватился обеими руками за шапку, повернул ее на сто восемьдесят
градусов, перетащил с бока на живот пряжку ремня и, став по стойке
"смирно", без страха ел глазами командира. Весь его вид говорил:
"Смотри, комбат, какой я сегодня молодец, не только шапку, но и ремень
поправил".
Подбежал лейтенант Теленков и тоже доложил, что он явился.
-- Машина готова? -- вместо приветствия спросил комбат.
-- Так точно, товарищ капитан! Всю ночь работали.
-- Скажи мне спасибо, а то бы наверняка тебя под трибунал закатали.
Легко подпрыгивая, прибежал младший лейтенант Чегничка, стукнул
каблуками и ловко вскинул к бровям руку. За ним не торопясь, развалисто
подошел лейтенант Беззубцев и небрежно махнул рукой. Этого угрюмого,
широкоплечего офицера на батарее побаивались и уважали. Он всем им годился в
батьки, обладал невероятной силой и удивительным спокойствием. У Беззубцева
была тяжелая нижняя челюсть, исковерканная осколком, квадратный нос и
крохотные колкие глаза. Вздувшаяся на лбу синяя вена, словно веревка,
стягивала его мысли. Вероятно, поэтому Беззубцева считали тугодумом.
Сергачев внимательно осмотрел свой комсостав и, кривя тонкие губы,
усмехнулся:
-- Ну и видик! От одного вашего вида немцы разбегутся куда попало.
-- Пусть разбегаются. Мы к ним не на блины собрались,-- проворчал
лейтенант Беззубцев.
Малешкин, чтоб сгладить столь неучтивое отношение угрюмого Беззубцева к
комбату, радостно воскликнул:
-- Вы б посмотрели, товарищ капитан, на моего механика-водителя. Вот
это видик! Черт чертом. Словно его из лекла вытащили.
Сергачев на столь важное замечание Малешкина не обратил внимания и
приказал приготовить карту.
-- А у меня ее нет, -- пожаловался Саня.
-- У тебя никогда ничего нет,-- заметил комбат.
-- А я виноват, что мне ее не дали?-- обиженно протянул Малешкин.
Сергачев отлично знал, что Малешкину карты не досталось, и все же не
упустил случая упрекнуть его в разгильдяйстве.
-- Отмечаем по карте маршрут движения. Младший лейтенант Малешкин,
достаньте бумажку и записывайте...
Саня схватился за сумку, которая болталась сбоку, и стал торопливо ее
расстегивать. В сумке бумажки не оказалось. Вообще в ней ничего не было,
кроме трех кружков печенья-- остаток дополнительного пайка, который он вчера
получил и вместе с экипажем в один присест уничтожил. Саня об этом знал и в
сумку полез просто так, для отвода глаз комбата.
Сергачев перечислял села, мимо которых они должны были ехать, и
названия их были очень знакомые: все те же Каменки, Боярки, Городища,
Барановки. А сколько их за полгода проехал на своей самоходке младший
лейтенант Малешкин! Потом мысли Сани перекинулись на самого себя. Он с
тоской размышлял о том, отчего ему так не везет в жизни. Все над ним
насмехаются, подтрунивают, что ни случись в полку-- все сразу почему-то
вспоминают Малешкина. До чего дошло-- карты ему не дали! Всем хватило, даже
командиру автоматчиков, а командиру машины, основной боевой единицы в полку,
не досталось. А зачем этому автоматчику карта? Ведь он со своим взводом
только и делает, что штаб охраняет.
Горестные размышления младшего лейтенанта Малешкина прервал голос
комбата:
-- Вопросы будут?
Саня вздрогнул и непроизвольно громко выпалил:
-- Вопросов нет. Все ясно, товарищ капитан.
Пашка Теленков захохотал. Даже мрачный Беззубцев заулыбался, и хмурое
лицо его стало необыкновенно ласковым и добродушным. Капитан Сергачев
показал Малешкину кулак.
-- На подготовку и завтрак-- двадцать минут.
Когда Малешкин вернулся к своей самоходке, заряжающий с наводчиком
сидели на верху машины под брезентом и курили. Они не обратили на своего
командира никакого внимания. Это взорвало Саню.
-- Чего сидите?-- закричал он.-- Встать!
Наводчик с заряжающим вылезли из-под брезента, неуклюже поднялись,
переглянулись, пожали плечами.
-- А где Щербак?
-- На кухню пошел,-- ответил наводчик.
-- За завтраком,-- пояснил заряжающий.
-- Я вас не спрашиваю, ефрейтор Бянкин, зачем он пошел. Я спрашиваю,
почему Щербак пошел, а не вы?-- Саня передохнул.-- Сколько раз запрещал
отлучаться водителю с наводчиком. Почему не исполняются мои приказания?!-- У
Сани голос сорвался, и он последние слова просвистел фистулой.
Сержант с ефрейтором опять переглянулись и, как показалось Сане,
усмехнулись нарочито оскорбительно.
-- Сержант Домешек, прекратите корчить рожи и отвечайте на вопрос:
почему не исполняются мои приказания?
Сержант Домешек, тощий одесский еврей с выразительными печальными
глазами, принял стойку "смирно". -- Не могу знать, товарищ
гвардии младший лейтенант.