Незабвенному другу
     Ванюше Кошелкину
     посвящаю эту повесть

     Двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот сорок третьего года Первый
Украинский  фронт  перешел  в  наступление. На участке Радомышль -- Брусилов
оборону немцев прорывала 3-я Гвар дейская танковая  армия.  Первые  три  дня
самоходный  полк полковника Басова находился в резерве начальника артиллерии
6-го Гвардейского танкового корпуса.
     Самоходки закопались в лесу, куда они прибыли еще  за два дня до начала
наступления. Лес этот младший лейтенант Малешкин -- командир СУ-85 -- считал
ни с чем не сравнимым убожеством. Немецкие летчики с артиллеристами  так его
обработали, что он просматривался на сквозь -- и с боков, и сверху.
     Две ночи экипаж Сани Малешкина сидел под машиной  в яме, около танковой
печки. В яме было невыносимо жар ко, и дым безжалостно выедал глаза. Огонь в
печке надо было поддерживать все время. Таков был приказ командира полка.
     Последнюю  ночь  Саня  не  смыкал глаз  до  утра.  Дежурство у печки он
побоялся  доверить даже заряжающему -- ефрейтору Бянкину,  самому опытному и
толковому бойцу  экипажа. Накануне  в  полку  произошло  ЧП. Экипаж Саниного
приятеля лейтенанта Пашки  Теленкова так  усердно топил  печку, что раскалил
днище машины. Дюритовые со единения  на трубопроводах обуглились  и лопнули.
Из мотора и баков вытекло все масло и горючее. Если бы полк не  задержался в
лесу еще на сутки по каким-то неизвестным Сане Малешкину причинам, Теленкову
могли  бы  приписать умышленную порчу машины перед боем и  от править  его в
штрафную роту.  Но Пашку  пощадили.  Впрочем, Пашка  -- парень действительно
отчаянный, смелый, а самоходку вывел из строя потому, что уснул с экипажем и
чуть сам не сгорел.
     Младший лейтенант Малешкин подогревал свою самоходку  осторожно  и  все
время  беспокойно  ощупывал днище под мотором.  По мнению Сани,  температура
была в самый раз, чтоб мотор завелся в одну секунду и самоходка, выскочив из
ямы, ринулась в бой.
     На войне  младшему лейтенанту  Малешкину пока что ужасно  не везло. Вот
уже полгода как он на фронте, а еще не выпустил по врагу  ни одного снаряда.
На своей самоходке Саня догонял  немцев по пыльным дорогам Полтавщины вплоть
до Днепра. И вот тут  ему, казалось, улыбнулось счастье.  Но увы! Оно только
улыбнулось--  не больше. Во время  переправы на  Буклинский плацдарм,  когда
Санина самоходка уже вскарабкалась на  паром, немец, словно  нарочно, пустил
всего лишь один снаряд, и он плюхнулся у  парома.  Никто не пострадал, кроме
Малешкина. Осколком снаряда, словно  гигантским  топором, обрубило  у  пушки
конец ствола. Нелепейший случай! А не будь  его, Саня переправился бы  на ту
сторону  реки и  наверняка  стал  бы героем.  По крайней мере  он так думал.
Впрочем,  кто  знает,  может,  и  стал  бы. В  приказе  командующего фронтом
значилось,  что первый  воин -- пехотинец, танкист,  артиллерист,--  ставший
ногой на правый берег Днепра, получает звание Героя Советского Союза. А ведь
Санина машина переправлялась первой.
     Самоходку Малешкина стащили  с  парома и поволокли в тыл  менять пушку.
Ребята  воевали, дрались  за  Киев, а он все  это  время сидел около пустого
корпуса  своей  самоходки.  За   это  Пашка  Теленков  присвоил  ему  звание
"корпусного генерала". Оно так прилипло  к Малешкину, что теперь
редко кто называл его младшим лейтенантом.
     Очередного наступления Малешкин ждал с нетерпением и твердо был уверен,
что  в конце концов он  покажет себя. Всю эту длинную декабрьскую ночь  Саня
подогревал машину, размышляя о своей злосчастной судьбе, думал о предстоящих
боях  и  мечтал  об  ордене.  У всех  ребят  в полку  были  ордена,  у Пашки
Теленкова-- три. А у Малешкина-- ни медали, ни значка.
     Под  утро  Саня  чуть-чуть  прикорнул  и  был разбужен  зычным  голосом
комбата:
     -- Командиры машин, ко мне!
     -- Подымайся!  Живо!-- закричал Саня  на  свой  эки" паж, который
вповалку спал на дне ямы.
     Командир  четвертой батареи  капитан Сергачев в белом  полушубке,  туго
стянутом  ремнями,  нетерпеливо постегивал  прутиком  по  голенищу хромового
сапога.
     -- Гвардии  младший лейтенант Малешкин по вашему  приказанию  явился!--
прокричал Саня, приложив к ушанке черную, как у трубочиста, руку.
     Сергачев не то с удивлением, не то с презрением посмотрел на Малешкина.
     -- Шапку поправь, разгильдяй.
     Саня схватился обеими руками за шапку,  повернул  ее на сто восемьдесят
градусов,  перетащил  с  бока  на  живот пряжку  ремня  и,  став  по  стойке
"смирно", без страха ел глазами командира. Весь его вид говорил:
"Смотри, комбат, какой я сегодня молодец, не только шапку, но и ремень
поправил".
     Подбежал лейтенант Теленков и тоже доложил, что он явился.
     -- Машина готова? -- вместо приветствия спросил комбат.
     -- Так точно, товарищ капитан! Всю ночь работали.
     -- Скажи мне спасибо, а то бы наверняка тебя под трибунал закатали.
     Легко  подпрыгивая,   прибежал   младший  лейтенант  Чегничка,  стукнул
каблуками  и ловко  вскинул к  бровям  руку. За  ним не торопясь, развалисто
подошел  лейтенант  Беззубцев  и  небрежно  махнул  рукой.  Этого  угрюмого,
широкоплечего офицера на батарее побаивались и уважали. Он всем им годился в
батьки, обладал  невероятной силой и удивительным спокойствием. У Беззубцева
была  тяжелая  нижняя  челюсть,  исковерканная осколком,  квадратный  нос  и
крохотные  колкие  глаза.  Вздувшаяся  на  лбу  синяя вена,  словно веревка,
стягивала его мысли. Вероятно, поэтому Беззубцева считали тугодумом.
     Сергачев  внимательно  осмотрел свой  комсостав и,  кривя  тонкие губы,
усмехнулся:
     -- Ну и видик! От одного вашего вида немцы разбегутся куда попало.
     --  Пусть разбегаются.  Мы к  ним  не  на блины собрались,--  проворчал
лейтенант Беззубцев.
     Малешкин, чтоб сгладить столь неучтивое отношение угрюмого Беззубцева к
комбату, радостно воскликнул:
     -- Вы  б посмотрели, товарищ  капитан, на  моего механика-водителя. Вот
это видик! Черт чертом. Словно его из лекла вытащили.
     Сергачев  на столь важное замечание Малешкина  не  обратил  внимания  и
приказал приготовить карту.
     -- А у меня ее нет, -- пожаловался Саня.
     -- У тебя никогда ничего нет,-- заметил комбат.
     -- А я виноват, что мне ее не дали?-- обиженно протянул Малешкин.
     Сергачев отлично знал, что Малешкину карты  не  досталось, и  все же не
упустил случая упрекнуть его в разгильдяйстве.
     -- Отмечаем  по  карте  маршрут движения. Младший  лейтенант  Малешкин,
достаньте бумажку и записывайте...
     Саня схватился за сумку,  которая болталась сбоку, и стал  торопливо ее
расстегивать. В сумке  бумажки не оказалось. Вообще  в ней  ничего  не было,
кроме трех кружков печенья-- остаток дополнительного пайка, который он вчера
получил и вместе с экипажем в один присест уничтожил. Саня об  этом знал и в
сумку полез просто так, для отвода глаз комбата.
     Сергачев  перечислял  села,  мимо  которых они  должны  были  ехать,  и
названия их были  очень  знакомые:  все  те  же  Каменки,  Боярки, Городища,
Барановки. А  сколько  их  за  полгода  проехал  на своей самоходке  младший
лейтенант  Малешкин!  Потом  мысли  Сани перекинулись  на самого себя. Он  с
тоской  размышлял о том,  отчего  ему так  не  везет в  жизни.  Все над  ним
насмехаются, подтрунивают,  что  ни случись  в  полку-- все  сразу почему-то
вспоминают Малешкина. До чего дошло-- карты ему  не дали! Всем хватило, даже
командиру автоматчиков, а командиру машины, основной боевой единицы в полку,
не досталось. А  зачем  этому автоматчику  карта? Ведь он  со своим  взводом
только и делает, что штаб охраняет.
     Горестные  размышления  младшего  лейтенанта  Малешкина  прервал  голос
комбата:
     -- Вопросы будут?
     Саня вздрогнул и непроизвольно громко выпалил:
     -- Вопросов нет. Все ясно, товарищ капитан.
     Пашка  Теленков захохотал. Даже мрачный Беззубцев заулыбался, и  хмурое
лицо  его  стало  необыкновенно  ласковым  и  добродушным.  Капитан Сергачев
показал Малешкину кулак.
     -- На подготовку и завтрак-- двадцать минут.
     Когда  Малешкин вернулся  к  своей самоходке, заряжающий  с  наводчиком
сидели на верху машины под  брезентом  и  курили. Они не  обратили на своего
командира никакого внимания. Это взорвало Саню.
     -- Чего сидите?-- закричал он.-- Встать!
     Наводчик  с  заряжающим вылезли из-под  брезента,  неуклюже  поднялись,
переглянулись, пожали плечами.
     -- А где Щербак?
     -- На кухню пошел,-- ответил наводчик.
     -- За завтраком,-- пояснил заряжающий.
     -- Я вас не спрашиваю, ефрейтор Бянкин,  зачем он  пошел.  Я спрашиваю,
почему  Щербак  пошел, а не  вы?--  Саня  передохнул.-- Сколько раз запрещал
отлучаться водителю с наводчиком. Почему не исполняются мои приказания?!-- У
Сани голос сорвался, и он последние слова просвистел фистулой.
     Сержант с  ефрейтором  опять  переглянулись  и,  как  показалось  Сане,
усмехнулись нарочито оскорбительно.
     --  Сержант  Домешек,  прекратите корчить рожи и  отвечайте  на вопрос:
почему не исполняются мои приказания?
     Сержант  Домешек,  тощий  одесский  еврей  с  выразительными печальными
глазами,  принял  стойку  "смирно". --  Не могу  знать,  товарищ
гвардии младший лейтенант.